— Три-имей. И не за-агубы. — Женщина показала на аптечку со знаком

Старших Братьев — треугольником, в который вписаны крест и полумесяц со звездой, — а потом полезла в пазуху, вытащила какой-то предмет и протянула Талавиру.

— Это тоже мне?

— Тебе, ми-ий мальчик, — кивнула Ханум.

На ее ладони лежала золотая пластинка, которая могла быть и монетой, и украшением древней одежды.

— Спасибо. — Талавир решил не спорить с безумцем и забрал подарок.

Свежий воздух хлопнул по лицу. В нос ударил запах соли и спеченной степи. Солнце было в зените. Это позволяло рассмотреть тонкую вуаль суйерного купола, развевающегося над ними. Она дрожала и переливалась от невиданного ветра.

На взлете уже стояла Сфена. Красные дреды вздымались, как змеи. Ни одна мышца не выдавала их разговора в Медицинском. В руках она держала металлическое ведро. Рядом стояло несколько Старших Братьев в сером. Входной люк с хлопком открылся. Его чуть не оторвало порывом ветра. На площадку вышел Белокун. Даже в скупом свете он казался мертвенно бледным.

— Ну? — сказал он Сфенне и едва не упал от следующего порыва ветра.

И в этот момент что-то большое и вонючее с шумом приземлилось рядом с главой Матери Ветров. Талавир застыл. Со стороны Старших Братьев послышался вскрик.

Сфена закусила губу. Лишь Белокун, прикрываясь рукой от ветра, шагнул вперед.

Птерокс был высотой в три человеческих роста. На передних конечностях имел вывернутые суставы, поэтому походил на удивленного богомола. Птица разинула гигантского клюва и протяжно закричала. Только тогда Талавир заметил на его шее наездника. Мато Дуковач по-паучему сполз на поверхность Станции. Говорили, что в войну, продолжавшуюся до Вспышек, он предал киммеринцев и перешел на сторону

Старших Братьев. Остальные говорили, что он работал сразу на обе стороны, и успешно это делает до сих пор — кормится из двух рук. В случае с Мато Дуковачем эту поговорку можно было расширить. Наездник имел четыре верхних конечности. Красочная одежда трепетала на ветру. Его лицо прикрывала маска из перьев и костей. Мато

Дуковач подошел к Белокуну и протянул ему все руки, словно хотел крепко обнять.

— Может, на этот раз пожелаешь чего-нибудь другого? — без особой надежды спросил глава Станции.

Мато Дуковач даже не шелохнулся. Губы Белокуна превратились в перевернутую подкову. Он жестом позвал Сфенну, затем закатил рукав и вытянул тонкую белую руку. Талавир отметил, что она была вполне нормальной.

Рудокосая вытащила из ведра большой загнутый нож и одним быстрым движением распорола белокуновую кожу. Темная вязкая кровь заструилась в ведро.

Мато Дуковач забрал емкость, поднес к лицу и отпил, остатки выплеснул в клюв птицы.

— Еще!

Белокун прижимал к ране какую-то тряпку. Он явно не ожидал такого поворота.

— Это нормальная плата. Здесь не так уж далеко, — пробовал поторговаться доктор. Мато Дуковач продолжал держать ведро в нижних руках на уровне лица Белокуна. Талавир подумал, что этому чудовищу ничего не стоит верхними свернуть Гавену шею.

— Хорошо! — фыркнул доктор и огляделся. Его взгляд скользнул по

Старших Братьев. Талавир почувствовал, как те съежились. Затем Белокун остановился на нем, мгновение что-то взвешивал и круто развернулся.

— Закатывай рукав! — приказал Сфени. Женщина медленно, даже слишком медленно, подумал Талавир, оголила руку. На ее лице застыло твердое намерение не скривиться. Потом Сфена чуть слышно вскрикнула, в ведро потекла новая струйка.

— Теперь хватит? Ты заберешь его наконец? — прокричал Белокун.

Мато Дуковач снова отпил, посмотрел на женщину и вытер губы. Сфена съежилась в неприятном предчувствии, что придется снова резать кожу, но крови оказалось достаточно. Наездник протянул руку, указал на Талавира, а затем на Птерокса. Один из Старших Братьев передал Талавиру винтовку, похожую на музейный экспонат времен забытой войны. Как он знал, только такие здесь и срабатывали, и это не каждый раз.

— Стой, — остановил его глава Станции. Держась за раненую руку, он вытащил из кармана колоду, которую Талавир видел накануне. — Бери, пока не передумал. Может быть, он и с тобой заговорит.

Последние слова утонули в шорохе крыльев Птерокса. Талавир не успел спросить: "Кто и как заговорит?"

Мато Дуковач помог залезть на спину огромной птице. Под ногами

Талавир почувствовал подобие ступенек и тогда понял, что скелет птицы укреплен железной арматурой. Воняло перьями, гнилым мясом и машинным маслом, но сидеть было удобно. По месту Мато Дуковача в котловине между лопатками размещалось своеобразное пассажирское кресло. Бревно никак не хотело полностью прятаться в кармане. Одна карта смялась. Талавир поправил картинку и наконец схватился за Мато Дуковача.

Без всяких прощаний Птерокс поднял крылья, еще раз протяжно вскрикнул, подбежал к краю и поджал ноги. Они погрузились в бездну. Мато Дуковач зарычал.

Талавир понял, что это смех. Птерокс и наездник наслаждались полетом.

Поддаваясь порыву, Талавир откинул голову и подставил лицо ветру. Рот наполнился вкусом соли. На миг Талавир забыл, откуда он и куда следует. Мать

Ветров осталась позади. И это было то, чего Талавир ждал от самого пробуждения.

Он вытянул шею, чтобы рассмотреть остатки Шейх-Эли, но Мато Дуковач развернул Птерокса. Ак-Шеих, где убили М-14 и куда они направлялись, лежало по

другая сторона. Они летели над привидениями бывших автострад. Оспины воронок обозначали путь бомбардировок. Перед Вспышками Старшие Братья не жалели боеприпасов. Горы камней — все, что осталось от человеческих поселений. Где-то можно было представить стену или дымоход. Однажды Талавир даже увидел увязший в землю каркас древнего автомобиля. Оно казалось еще менее реальным, чем огромные кости, произраставшие в Деште после бурь.

В корнях мертвого дерева Талавир разглядел пустынную артроплевру.

Гигантская многоножка подняла к Птероксу острые рожки и застрекотала. С ветки с криком взмыла большая птица с перепончатыми, словно у нетопыря, крыльями. Это был кхартал — степной хищник. Их полет помешал охоте.

Целый фарсах Дешту сверкал, словно засыпанный солью. Это был суер. Следы недавней бури. Мелка ядовитой соли могла привести к смертельным изменениям. Вспышки остановили человеческую войну, а сама природа стала инструментом убийства.

Талавир перевел взгляд. У него сжалось горло,